БЕЛЫЙ ХОЛОДНЫЙ МРАМОР, КАК СНЕГ ПЕРЕЛИВАЕТСЯ НА СОЛНЦЕ
11 февраля 1988 года родился мой единственный и любимый сын Ар-тём. О том, как я рожала – это отдельный рассказ. Вот он:
Медсестра Тоня, дело молодое,
сказала — за полотенцами…
Крыса в родильном доме
проела щёку младенцу.
«Сейчас введем против шока
Я одна, а крыс много...»
Крыса, почти с дипломом,
крыса, забывшая Бога,
крыса в родильном доме
проела младенцу щёку!
Крыса мы, все долдоним,
все обо всем высоком.
Крыса в родильном доме
проела щёку младенцу!
Спасаем людей на льдине,
на Марс засылаем проекты,
Крыса в доме родильном
младенцу щёку проела.
Крыса в доме родильном
Проела младенцу щёку.
Дай Бог тебе, Тоня сына.
Храни его, ради Бога.
Андрей Вознесенский

А я и не знала тогда, что рожала именно в этом роддоме номер 68, город Москва, почти сразу после написания этих строк моим любимым поэтом.

Когда-то в детстве мой дед Маноль, заменивший мне отца, учил: «Хо-чешь чего-то достичь – борись!».
Вот с тех пор и борюсь, сколько себя помню. За жизнь, место под солнцем, за завтрашний день, да мало ли за что.
Воин я. Явно в прошлой жизни была эдаким Шварценеггером. Воин-одиночка, воин-победитель. Ура! Happy end…


Правда, до аплодисментов мне еще далеко. Хотя кто знает?
Ой! О чем это я? Ах, да! О том, как я рожала.

Дело было в феврале 1988 года. Зима, холод, на работу в ВЦ – на двух автобусах, как селедки в банке. Хоть бы раз кто место уступил! Да я не об этом. Главное – у меня будет сын. Почему сын, поясню. Дар у меня такой, иногда точно знаю, что со мной случится, когда и где.
Я воин-одиночка с даром предвидения. Почти что Ванга с бластером.
Что будет мальчик, знала без всяких УЗИ. А зачем мне это самое УЗИ, если врач из женской консультации, узнав, что срок семь недель, ок-руглив и без того, огромные, как у совы, глаза, строго скомандовала: «К глав.врачу!»
Я покорно направилась к указанной мне двери. «Коронелли рожать! Вы что, с ума сошли?», – услышала я голоса. Через минуту дверь ши-роко распахнулась. Толстая тётка с белыми, крашеными волосами, замотанными в пучок, очки в пол-лица.
«Дело – труба», – мелькнула мысль.
– Вот направление в Институт матери и ребенка. Вы на себя посмот-рите! Куда Вам рожать? Аборт и точка!
«Сопротивление бесполезно»,– подумала я и трясущимися от страха руками взяла листок.
Тот самый знаменитый институт. «Ну, думаю, сейчас «светила» дока-жут этой тётке, что рожать необходимо». Зря надеялась.
– Нет! – хором сказали два генетика, с виду умных, бегло просмотрев предоставленную мною выписку.
– Даун! – вынесли приговор.
Я вышла в коридор, меня трясло. Правильно, у меня может родиться только псих. Я схватилась за рукав проходившего мимо старичка в белом халате, как за спасительную соломинку.
– Меня – на аборт, – реву я, – даун, ууу!
– Дитя мое, кто даун? А ну-ка пойдемте.
Осмотрел, и тихо мне на ухо:
– Рожайте себе на здоровье. И не такие рожают. А в консультацию – ни-ни, нервы-то не железные, поди.
Я, кивая головой, говорю:
– А диагноз?
– Да плюньте вы на всё. Ешьте витамины и рожайте. Ясно?
«Ну, думаю, витамины я люблю».
– Спасибо Вам, доктор!
Прошло восемь месяцев. Бужу мужа.
– Борис. Пора!
Поехали. Роддом близко.
– Что вы, девушка? Мы вас взять не можем. Срок-то маленький. По-езжайте в специализированный роддом.
– Как маленький? – я в недоумении. Опять в «скорую» и вперед!
Фигаро – тут, фигаро – там. Из спеца меня отправили обратно – срок вдруг оказался в норме.
– Это опять вы? Мы же сказали…
Муж молчит, а я, блин, по натуре воин-одиночка. Мой кулак ударил по столу и чашки с чаем, подпрыгнув, жалобно звякнули.
– Остаюсь!
Сорочка была в дырочку, как сейчас помню. Одеял и простыней вооб-ще не было. Из окна дует, а дверь закрывать нельзя. Камера пыток прямо! Никого, медперсонал вымер.
– Доченька, ты что, мёрзнешь? – окликнул меня рабочий в синем хала-те.
– А вы кто?
– Лифт ремонтирую. Я сейчас… Вот вам два одеяла, грейтесь. И по-шел, ругаясь, на чем свет стоит. «Мир не без добрых людей», – поду-мала, засыпая перед рассветом.
Но, поспать не удалось. Безжалостная медсестра тормошила: «Пора на УЗИ!» Еле разомкнув глаза, поплелась в кабинет.
– Это вы Коронелли? А я вам не скажу, кто у вас будет – объявляет «добрый» доктор, ехидно улыбаясь, сверкнув белоснежными зубами.
– Почему? – устало спрашиваю, не удивляясь уже ничему.
– Зачем Вы стучали кулаком по столу? – мстительно отвечает он.
– Не надо. Скоро сама узнаю, – гордо парирую я. «Вот гад!».
– Ах, вот ты какая?
Предродовая палата. Лежу. Рядом – девушка, с опытом, советует:
– Кричи, а то никто не подойдет.
– Что кричать-то? – вспоминаю Кэт из «Семнадцати мгновений весны». Мюллер её раскусил: она мама кричала по-русски. Значит, буду кри-чать по-испански. Но тут волна боли захлестнула с такой силой, что я заверещала как свисток. «Какая мама?» Даже охрипла. Сама не ожи-дала.
Я же воин-победитель. А они, как известно, не визжат. Потом три дня весь роддом приходил посмотреть на меня, как на местную достопри-мечательность. Вот она – слава!
– Ой! Лезет! И-и-и!
Прибежала медсестра.
– Давай вставай, хватит орать, иди вон в ту комнату.
– Я не могу, ребенок выскочит.
– Ничего.
– Мне бы каталку.
– Сама дойдешь.
Иду, даже бегу. Лезу, как скалолаз, на высоченную кровать, придер-живая свой огромный живот.
– Помогите, трудно же.
– Ничего, сама, сама. Как рожать – трудно, а как (мат опускается), то как кролики.
– От хамства, теряю дар речи.
– И-и-и!
– Ох, оглушила. Тужься.
– Не могу, сил нет. Обещали же кесарево.
– И так сойдет, тужься.
«Я воин», – вспоминаю я в перерывах между схватками. Беру коман-дование на себя. – Делайте мне надсечки, ребенок задохнется, – ору!
– Нет, тужься.
– Делайте! И-и-и!
Спорить нет сил. Боль – дикая. Но я не уступаю. Победители не сда-ются! И тут я отрываю железную ручку от кровати. У акушерки истери-ка.
– Сломала! Инвентарь! Ах, ты ...! Надсечки сделаны, боль ушла. Спать…
– У тебя мальчик, смотри.
– Знаю,– говорю сквозь сон. Меня – на каталку, в очередь часа на че-тыре, «зашиваться», как объяснил народ. Это всё ерунда по сравне-нию с рыжим хирургом, похожим на таракана и фашиста одновремен-но. «Шил» без наркоза для быстроты процесса. Моему мужу, Борису сказали, что я и сын умерли. Похоронив нас мысленно, он просидел всю ночь в приемном покое. А куда идти – жизнь-то кончена.
И только утром пробегавшая мимо медсестра сказала:
– Живы. Перепутали.
Когда мне, наконец, принесли сына в палату, прижав к груди его кро-шечное хрупкое тельце, я подумала: «Вылитый Пушкин, надо же! Как мне повезло». Мой сын Артёмка, я так тебя люблю!

продолжение по ссылке

proza.ru/2011/02/07/751