КОШАЧИЙ ГЛАЗ – НЕЖНЫЙ, УТОНЧЁННЫЙ, ВСЕМИ ЛЮБИМЫЙ, НО НЕ СТОЛЬ ЦЕНИМЫЙ, ЧЕМ ЕГО СОБРАТЬЯ-КАМНИ, ПОСТОЯННО ПЛАЧУЩИЙ ПО СВОЕЙ ХОЗЯЙКЕ МЛЕЧНОЙ ЛУНЕ, СНОВА ПРИВОДИТ МЕНЯ В ДЕТСТВО, ГДЕ ВСЕ МОИ РОДИТЕЛИ И РОДНЫЕ ЖИВЫ И Я ВОЗВРАЩАЮСЬ К НИМ В СВОИХ ВОСПОМИНАНИЯХ

Метель голубоглазая в бок улицы смела,
Из дому мне не вылезти, мерцает свет реклам.
Под ночником, калачиком – смотрю фотоальбом:
Тут бабушка «под мальчика» подстрижена тайком,
Тут папа в мягких тапочках играет на трубе,
А дед набросил китель. Я вспоминаю «Бег».

Утёсов на афише, кривит бумажный рот:
«Всё хорошо, маркиза, проверьте огород?!»
В просторном платье мама с огромным животом,
На даче я зачата и значит, мне знаком
Вот этот стол под вишней, и пирожки Эдит,
«Весёлые ребята» и серый кот Бандит.

Догадку подтверждает Валера Гендельштейн,
Внебрачный внук Утёсова – усатенький шатен.
Он, друг моих родителей: хохмач, пижон и франт:
Блестят его ботиночки, хоть отвалился рант.
Слетелись жизнелюбы украдкой на постель,
И заиграли трубы оркестра под метель.
До утренних трамваев я ворошу альбом,
И маму вспоминаю, и кто был с ней знаком.
И жалуюсь по-волчьи, что мир жестокосерд,
И дьявольские очи: в окно ступай, там свет!
Но вдруг, пахнуло свежестью от нежности зори:
Я тужусь в утро, деточка. Рождайся и ори!

В доме на Соколе ни одна вечеринка не обходилась без Генделя.


Лю-бимчика всей семьи Валерия Гендельштейна, внебрачного внука Лео-нида Утёсова. Сына дочери знаменитого актёра, красавицы Эдит Утё-совой и не менее выдающегося кинорежиссёра Альберта Гендель-штейна. С Валерой мама Валя и папа Женя вместе учились в Строи-тельном техникуме, где и познакомились, ещё до того как поступили в институт. Мама рассказывала: «Он выглядел стилягой, в лаковых туфлях с узкими мысами и все на него за это презрительно фыркали – воображала! А я сразу влюбилась в Генделя за то, что он получил в первый же день пять двоек, а потом подошёл ко мне, молча поднял ногу и гордо показал оторванную подметку у начищенных сверкающих башмаков.

Валера трезвонил в дверь, не отпуская кнопку звонка пока кто-нибудь, наконец, не вставал из-за стола, чтобы открыть гостю. Все хохотали и орали: «Ахтунг!.. Ахтунг!…В воздухе Покрышкин!». И каждый раз он ужасно обижался на этот «Ахтунг».
Раньше я думала, что он дулся из-за сравнения его с великим лётчи-ком.
А теперь понимаю: он не был признан, ни свои дедом Леонидом Оси-повичем Утёсовым, донашивая его дорогие вещи, ни своим отцом на которого внешне был очень похож.

Альберт Гендельштейн считался одним из самых красивых мужчин столицы. Многие кинематографисты завидовали его таланту. Каждое появление его с женой Эдит обсуждалось в прессе и в советском «светском обществе». Успех режиссёру принёс документальный фильм, снятый в годы Великой Отечественной Войны «Александр По-крышкин». Снимал он и художественные фильмы: «Любовь и нена-висть», «Первые крылья», «Лермонтов», «Во глубине сибирских руд...». Созданные Гендельштейном на киностудии «Моснаучфильм», они вошли в золотой фонд научно-популярного кино.

МАЛЕНЬКИЙ КАМЕШЕК – ДЫМЧАТЫЙ КВАРЦ

Ещё, в квартиру деда Якова, приходила подруга мамы Вали, Ольга Владимировна Ленская, из рода Ленских. Помните у Пушкина в «Евге-нии Онегине» про Владимира написано:
«С душою прямо геттингенской, красавец, в полном цвете лет, по-клонник Канта и поэт». Вот и она такая, только в женском обличии. Не знаю, писала ли в юности Ольга стихи (надо будет спросить, когда придет ко мне в гости), но что поклонница Канта – это точно. Помню, что её мама была художницей. А мама Валя про Ольгу мне рассказы-вала ужасно смешные истории. Например, как она отковыривала пло-хо выложенную плитку в женском туалете НИИ, где они с мамой рабо-тали, и выносила по одной за пазухой через проходную. Целый год, каждый день! И никто не заметил.

А Ленская выложила этой плиткой ванную комнату для всех жильцов коммуналки, в которой жила. Ольга, я очень тебя люблю!

И СНОВА РАЗНОЦВЕТНЫЕ СТЁКЛЫШКИ-ОСКОЛКИ ЁЛОЧНОЙ ИГРУШКИ
Россия кошкой во дворе
Новорождённых ищет деток.
«Быстрей топить котят в ведре!»
Указ царя. «Придворных следом»…
– «Но я сбежал, тем спасся я,
Но мал и Бог меня не любит», –
Мяучил зверь у алтаря.
Он обознался, в храме люди…

На вечеринки собиралось очень много народу: мамина тётя Лена – ветеран войны, носившая вместо броши на черном платье медаль «За отвагу» и её муж – дядя Костя, главный озеленитель города Москвы, который без конца хвастался, как красиво цветут яблони на Воробье-вых горах; племянник мамы Леры – полковник дядя Витя с женой Татьяной – имеющей докторскую степень по микробиологии в МГУ, и их сыном – будущим советник-посланником России в Чили.

Помню домашние концерты: папа Женя играл на кларнете, Гендель на трубе, папа Маноль пел «Голубку» по-испански (у него был очень сильный голос), а после на русском, вместе с мамой Лерой: «Ой, Са-мара, городок, неспокойная я, успокой ты меня!» А потом, устав от пения, дед Маноль и дед Яша неизменно спорили о политике и христи-анстве. Дед Яша был против коммунистического движения, а дед Ма-ноль – «за!»

Я сижу и слушаю, как папа Маноль доказывает Якову «о вреде попов».
«Когда мне было меньше семи лет, я носил короткие штанишки до ко-лен. Такие штанишки носят все мальчики в Испании до школы. Чем старше класс, тем длиннее брючины». Представляю деда: худой, щу-плый пацан из нашего двора, в обрезанных штанах. Девчонки смея-лись бы над ним!

«Меня поймал поп, когда я воровал соседские мандарины. Отвел в церковь и поставил голыми коленками на горох», – продолжает де-душка.
«Ничего себе», – думаю я. Страшный толстый поп, с длинной бородой и в черной рясе, склонился над моим маленьким папой и, сверкая гла-зами, грозно ревел, размахивая вымоченными розгами: «Негодяй! Ты, почему зелёные яблоки воруешь?!»
«Маму Марию позвали соседи: «Твоего Мануеля Хесуса наш падре Игнасио на горох поставил». Мария влетела в костёл. Увидела меня и сказала: «Ты чего Игнасио, совсем озверел?! Хесус больше в твою Воскресную школу не придёт!» – и дала падре пощёчину. И это не-смотря на то, что сама была верующей, и ходила каждое воскресное утро в церковь».

«Папа Маноль правильно делает, что он против попов», – думаю я.
И вместе с ним смеюсь над дедушкой Яшей.
– Ну вот, воспитали безбожницу, – сокрушается дед Яша, махая рукой.

Сам дед Яков знал иврит, но об этом я догадалась только, после его смерти, когда нашла среди оставшихся вещей Сидур, с дарственной надписью его мамы Рейзи.
Оба моих деда спорили так долго и шумно, что баба Груша каждый раз охала и причитала: «Хорошо, что муж мой Иван и прабабка Рейзя с Ароном не дожили» и качала головой. Ей уже тогда было около ста лет.