В древние времена на прекрасных киммерийских берегах, в крымских предгорьях, жило воинственное племя амазонок. Слава об их красоте и храбрости, удивительной силе и грации разносилась по всему свету.
И мужья у них были. А как же без мужей? Но против жён, мужья те как жёны были – слабые и безвольные, даже на домашние дела не способные. Лежали себе мужья на морском песочке, в древние города играли. И силы мужской в них особой не было – так себе, на два вершка той силы.
Вот и жили амазонки, но несчастливы были. Пока в славных походах и пирах время проводили, так ещё ничего – в славе забывались. Все окружные племена и народы им покорялись – дары подносили, песни пели, поэмы слагали. Но только домой, в Киммерию возвращались, так и грустили амазонки со своими слабосильными мужьями. И всё думали: где бы таких мужей раздобыть, чтоб под стать нам, гордым амазонкам, были?
И сказала царица амазонок:
– Если мужей себе равных не найдём, то и сами измельчаем; тогда и соседи нас покорят. Пора нам в далёкий поход собираться, всю землю обойти, а мужей себе достойных добыть для продолжения своего славного амазонного рода.
И отправилась конная рать на край земли за настоящими мужами. И решили так: какие народы на своём пути встретим, то пусть сильнейшие их богатыри на единоборство с нашими богатыршами выходят. И коль муж какой победит, то будем просить его, и народ его, чтоб с нами дальше тот герой шёл – выкупим его любовью своей и дарами. А ежели побеждён будет, то пусть сами данями от нас откупаются. А на месте, где силой мерялись, в память об этом знак-менгир будем ставить, в размер мужской силы того племени. Для памяти поколеньям.
Так и двинулись. Долго ли, коротко шли, но равных себе по силе на всём свете так и не отыскали. И тавров побороли, и скифов, и сарматов с аланами посшибали. С кентаврами даже сладили. А меотийцев – тех и вовсе за детей приняли, бороться с ними не стали, пряников дали. До ахейских мужей, правда, не добрались амазонки, не успели – а то бы была история!.. Только обессилили духом амазонки от своих побед, да от тяжёлой добычи. Уже думают: кто бы нас победил… И по своим слабосильным мужьям некоторые даже в тайне воздыхать стали.
Долго так кочевали амазонки по земле… Но не вечно же по свету скитаться? Вот и домой решили возвращаться – а что делать? И повернули коней своих на родную киммерийскую сторону.
А в краю родном тем временем вот что. Мужья, как одни остались, то стали совет держать: а как вернутся наши жёны со своими новыми мужьями, что пуще их самих отыщутся! Вернутся они, значит, удвоясь, обратно в Киммерию – что с нами тогда будет? И так мы под сандалиями у жён были, а теперь и вовсе смерть нам готовится, или рабская доля. Нет уж! Не бывать тому! Умрём, а честь свою мужскую, хоть один раз, но докажем!
А как её, честь ту доказать, когда у тебя ни роста богатырского, ни силы, ни стати? – Гадали, думали… Решили – технически попробовать. И культурно.
Не было доселе у них того, а стали те мужья срочно ремёсла у себя заводить, оружье железное ковать, да стены с башнями строить. Игры гимнастические у проезжих мореплавателей подглядели; художества и философии всяческие восприняли. Олимпийскую религию в сжатые сроки освоили, и письменность у себя учредили. Храмы строить начали, даже городской театр заложить успели. Царя себе на форуме по всем демократическим правилам, единогласно избрали. И так во всём этом эллинизме преуспели, что и сами любы богам стали.
Собрались однажды боги на весёлый пир. Нектар с амброзией вкушали, дающие, как говорят, вечную жизнь и здоровье. И рекла Афина-Паллада отцу своему, Зевсу:
– Отец мой! Родилась я прямиком из головы твоей, от премудрости великой. Ты отец мой, и мать моя. И сама я от того много мудрость и порядок полюбила. Потому, где ни увижу на земле у людей красоту гражданскую, да градостроение, да культуру всякую, то радуюсь тому, и тебя, отец мой, вспоминаю и славлю. И народу тому всячески помочь стараюсь.
И вот, теперь вижу я народ новый на берегу Понта, народ мужей. И дивлюсь я их разуму, и наставляю их, сколько могу. Но не даны мужам тем, ни красота телесная, ни сила, ни мужеская доблесть. Потому, наверное, и жён они не имеют. Жалею я об этом. Но не в моей власти наделить их дарами теми.
Посмотрел Громовержец на киммерийский берег. Усмехнулся, и обратился ко всем богам-олимпийцам:
– Угодила сердцу моему ныне Афина в словах своих; потому, угодили мне и мужи киммерийские. И чтоб не было в них никакого недостатка и ущерба мужеского, то пусть каждый из нас плюнет нектаром и амброзией на киммерийский берег. И по капле божественной силы пусть перейдёт к мужам тем.
Не стали боги перечить Зевсу – весёлые были боги. Так и сделали. Кто с охотой, кто без, но поплевали боги с высоты Олимпа на Киммерию. Некоторые даже попали.
И что же! В один миг стали киммерийцы молодцами! И роста прибавили вдвое, и красивы стали, и рыцарством наполнились сверх меры. Стоят на стенах своих и башнях в блестящих панцирях, улыбаются, женушек своих любезных поджидают.

Амазонки тем временем как раз Истм перевалили – Перекоп нынешний. Устали, бедняжки – столько стран обошли, столько героев побороли, а всё без толку! И лошади уже у них еле тащатся, и пращи с луками у них устарели.
Подошли, наконец, амазонки к Киммерии. Что такое! Видят – город красивый и крепкий стоит на берегу залива, на месте том, где их военные лагеря и поселения были. И воины-красавцы на страже стоят, знакомые-знакомые такие, но страшные и великие.
Но не стали амазонки отступать – ведь за тем и шли они, чтоб побеждёнными быть. Вызвали великанов на состязание, построились в шеренги. Вышли мужи киммерийские из своего города с песенкой, вразвалочку, с царём своим во главе. Но не стали даже бороться со своими жёнами, а в охапку их со смехом похватали, как детишек малых, и давай кувыркать, щекотать, да целовать! Ох, как те брыкались да голосили грозно! Не привыкли гордые амазонки к такому обхождению. Но ничего поделать не могли, да и попривыкли скоро, ведь того они в тайне от мужей и желали!
И стали они жить да поживать, детишек наживать, как всем добрым семьям и положено. И радовались все. Жёны – что настоящих мужей обрели. Мужья – что сами истинными мужьями стали, и что жён своих по любви имеют, а не от страха. И в память об этом посреди киммерийского города поставили камень-менгир, как и решили когда-то амазонки: точь-в-точь в размер богатырской силы царя киммерийского. В знак мужеского главенства – всем поколениям на пользу и память.

И сто лет прошло, и двести. И даже три тысячи лет прошло!
Году в 1787 изволила матушка Императрица Всероссийская Екатерина Великая новоприобретённые полуденные свои владения обозревать. А в том ей помогал усерднейше, князь Светлейший Потёмкин-Таврический. К вояжу государыни флот черноморский срочно отстраивал, фейерверки заготавливал, деревни потёмкинские закладывал, городишки даже. Новое татарское дворянство к присяге приводил. И везде её Величество покорнейше сопровождал, устраивал, и объяснения свои глубочайшие представлял.
Наконец, достигла е.и.в. Императрица Феодосии, бывшей турецкой Кафы. Осмотрела государыня древний город; свои распоряжения, ради процветания градского изрекла. И камень-менгир заметить изволила.
– А это что за диво? — спрашивает. Рассказали ей как дело было. Смеётся, подзывает Светлейшего:
– С тебя бы Григорий Алексаныч, такой вот менгир изготовить, чтоб мне в Петербурге тебя воспоминать сподручней было, да тешиться.
А тот и не против:
– Весь я к твоим, матушка, услугам. И живым целиком, и механической частию, коли потребуюсь – рад стараться!
Позвали ювелира и мерку доподлинную в гипсе сняли. А в Санкт-Петербурге в виде статуэтки восковой в точном размере и со всеми отличительными подробностями изготовили, с родимым пятном у ствола расширения – всё по нравам века своего. И надпись такую сотворили под сим: «Для назидания обмельчавшему потомству».
А после, в футляр специальный, что наподобие скрипичного, поместив, в Эрмитаже среди прочих реликвий содержали. И до сего дня, говорят, в сохранности.

Артем Давыдов