Так вот.

Евгений был не из тех мужчин, которые бегают за каждой юбкой. Поэтому, «самаркандской красавице» потребовалось немало усилий, чтобы он обратил на неё внимание. Женька, всегда смеясь, говорил жене, что все «бабы сикают от него кипятком, а ему до них и дела нету, поскольку он любит только её одну».



После двадцати пяти лет совместной жизни Глузик и думать не думала о том, что её любимый может ей изменить. И лишь когда она увозила в очередной летний отпуск в Юрмалу Катьку, обратила внимание, что муж, после того как посадил их в поезд и помахал на прощание рукой, тотчас побежал кому-то звонить.

1***
Синий вечер и темные дуги бровей.
Взгляда бархат уступчивый, близкий.
Сон травы, поцелуя нежней,
разогнал рой разумнейших мыслей.
Как таинственно снова молчать,
зноем сладостно-вязким напиться,
черной пряди коснуться опять,
млечным светом в ночи раствориться…
Душный вечер с его синевой,
сколько не был далек он и зыбок,
будет эхом мерцать над Москвой
в такт Вертинскому с пыльных пластинок.

2***
…Ветер, дождь и огней отраженье….
Я не знаю, бывает ли так,
но притихшая грусть со щемящим волненьем,
словно волнами плещет в раскинутый мрак.
Надо что–то сказать на прощанье…
может много, а может быть — нет.
На вопросы немые, улыбки молчанье
говорит, отвечая, глаз вдумчивых свет.
Я боюсь твоих слов, твоих слез…
Этот поезд, вокзал, этот путь и сентябрь.
Вот проходят минуты, секунды…- сейчас
все исчезнет, уйдет, все исчезнет, уйдет…
До, свиданья, прощай.
Не забудь…

Эти стихи Глузик написала Женьке в поезде, мчащим её к роковой разгадке.

Только теперь Валентина поняла: «Неужели у него кто-то есть?». Сидя в купе, она, наконец, серьёзно задумалась о странных звонках, которыми её донимали уже более двух лет. Она подходила к телефону, и каждый раз разный женский голос говорил одну и ту же фразу: «Ну что, блядь, пришла с работы?». Глузик относила это к зависти своих подруг. А ведь было чему завидовать! В совершении этих хулиганских действий она подозревала свою лучшую подругу Паню, которая работала вместе с ней в отделе, ведь у неё вечно не складывались отношения с мужчинами. И даже после того, как она однажды получила странное письмо, отправленное с площади Трех вокзалов и подписанное «За Бубенчикова», с упоминанием, о якобы имевшей место любовной связи её Женьки с сочинительницей, она всё равно беззаветно верила мужу.

Вот точное содержание конверта: ( писано вероятно левой рукой с характерным левым наклоном почерка, на чем-то мягком, наверное на сумке, т.к. буквы расположены слишком далеко друг от друга, бумага в нескольких местах промята почти до дыр от шариковой авторучки, запятые неестественно жирные. (Орфография и пунктуация сохранена): «Москва. Евгению (Лично) — Медведкого За Бубенчикова.

Здравствуй, дорогой Женечка!

Что случилось Женя? Вот уже 2 недели, как от тебя ни слуху ни духу. Женя! на работу я не могу к тебе дозвонится, по этому я вынуждена написать домой. Я надеюсь на то, что письма адресованные тебе, твоя жена не читает. Женечка! Я уж не знаю что и думать. Как все было хорошо!.. Неужели ты мог на что-то обидеться!? Я ведь не сделала ничего, что могло бы тебя обидеть. Женя очень прошу тебя приходи ко мне. Забеги хоть на часок должна же я знать, в чем дело. Я не верю в то, что ты мог зачеркнуть навсегда все, что было в течении года. Еще раз прошу, Женечка, выбрать время и зайти ко мне хоть на минутку целую дорогой, жду»

ГЛУЗИК ХРАНИЛА ЭТО ПИСЬМО И ПЕРЕДАЛА ЕГО КАТЬКЕ СО СЛОВАМИ: «ПОКАЖЕШЬ В СУДЕ».

«Самаркандская» Инночка, на протяжении двенадцати лет «трудилась в поте лица» добывая себе богатого мужика. Детей у неё не было и не могло быть, после слишком частых абортов, от длительных и не слишком удачных попыток зацепить кого-либо в большом городе. Возможно, поэтому ей было совершенно безразлично, что у шефа – крепкая семья, и больной ребенок. И что, несмотря на все горести, которые преподносила им судьба, Вальке и Женьке многое удавалось сделать вместе в этой интересной, но трудной жизни.

Это уже потом, после развода, Глузик узнала о купленной Инночке квартире в Москве, о её прожорливых сёстрах, у которых почему-то не было мужей, но были вечно нуждающиеся дети. Эти дети нуждались в гораздо большем, чем её родная Катька, которая сама поступила в полиграфический техникум. А племянник Инночки учился в мало престижном и общедоступном МГУ, в который его пристроил её Женька. Но Глузик терпела… Мужик – существо полигамное.

Прошло ещё несколько лет. С корешка телефонной книжки Глузика не исчезал номер ОВД, по которому она чуть ли не ежедневно со слезами на глазах жаловалась на телефонных хулиганов.
Катька выросла, рано вышла замуж и была на последнем месяце беременности, когда Женькин отец – старый испанский коммунист, наконец-то съездил к себе на родину, пообщался с родней, которую не видел десятки лет и привёз чемодан вещей для будущего внука. Всё казалось вновь Глузику весёлым и радостным: муж, счастливая дочь, с родственниками за границей, которые будут рады помочь модными вещичками её внуку.

Но в её планы пришлось внести неожиданные коррективы. На испанские гостинцы к отцу приехал Женька и не один, а со своей любовницей – Иннкой. Старику было очень неловко принимать у себя дома любовницу сына, в то время, когда он очень хорошо относился к его законной жене – Валентине. Но толи сыграла испанская кровь, толи у дедушки уже наметились зачатки маразма, а скорее всего это была абсолютно непонятная «коммунистическая мораль», но Катькин любимый дед не нашел ничего лучшего, как заставить своего Женьку, Катькиного отца, жениться на любовнице. Глузик еле пережила развод, а Иннкиному счастью не было предела.

Странно, но именно с 1988 года, когда Женька и Иннка сочетались браком, стала рушиться вся огромная Катькина семья; сначала умерла бабушка Глузика, потом, почти одновременно ушли из жизни оба Катькиных деда; к счастью у Катьки родился сын, но спустя три года на её руках умерла родная и любимая бабушка Лера, мать Женьки.

НАСТАЛИ ДЛЯ КАТЬКИ ЧЁРНЫЕ ДНИ. ЛЮБЯЩИЙ ОТЕЦ НА ГЛАЗАХ ПРЕВРАЩАЛСЯ В ОТЧИМА.

Однажды Катерина приехала к нему. У неё были проблемы со здоровьем после сильных психологических перегрузок, и врачи направили её на обследование в специализированный медицинский центр. От её дома до этого центра было ехать часа два, а от отцовского дома – минут двадцать-тридцать. Катька попросилась к отцу переночевать. Когда отец уезжал на работу, а с работой у него было строго: со стройки отлучаться нельзя, а начальнику тем более, Иннка прямо-таки издевалась над Катькой. То нагло ходила нагая по дому, виляя тощим задом, то положив обвисшие, но огромного размера голые груди на кухонный стол, совала Катьке под нос фотографии своей молодости. Даже на чёрно-белых фото был виден в основном только жирный слой макияжа, а вместо прически на макушке торчало сооружение в виде гнезда из белых, крашеных волос. Катьке было противно, но смешно смотреть на такое пугало, а Иннка не унималась: «А я красивее, чем твоя мама? Правда, же? У меня знаешь, сколько было мужиков в Самарканде». Катька прекрасно понимала, что Иннка понятия не имеет, где этот самый Самарканд, в который уехал жить товарищ Корейко, персонаж из «Золотого телёнка». «…В Самарканде никакого трамвая не надо. Там все на ешаках ездют», – хотела было съязвить Катька, но передумала, и, сделав вид, что Инна для неё «прозрачная», пошла спать.