Событие, немыслимое в эпоху «счастливого и невинного безбожия» в СССР, прошелестело нынешней осенью в художественном музее Симферополя, где на биеннале акварели сгрудились труды не только крымских живописцев, но и изографов других городов России.
Просвещенным знатокам и проницательным ценителям изящного искусства были показаны: абстракционистские композиции, декоративные растения, забытые переулки, горластые петухи, дощатые лодки, жанровые сценки — все, чем жива душа секуляризованных кавалеров кисти. Что здесь засверкало творчески отважного, чего нельзя было не разглядеть (за исключением работ поклонников Кандинского) на подобных вернисажах при совдепии или ранее, например, на картинах передвижников?
Передвижники (вольно или невольно — праотцы советского атеизма в изобразительном искусстве) и иже с ними рисовали попов, естественно, пустосвятов, пьяных на Пасху, жадных-прежадных, попивающих, раскабанев, чай из самовара в Мытищах; венчавших неравный брак (мармеладную барышню с дряхлым толстосумом); поглаживающих себя по брюху, точно «Протодиакон» Репина или угрюмо задумавшихся, когда из-под ног стала уходить «Русь» Нестерова.
Чего ради создается любое подлинно художественное произведение?
Вместе с Шеллингом припоминаем: ради истины, постижения тайны бытия, ради Бога, в конце концов. «Истины требовал от искусства и немецкий современник Флоренского М. Хайдеггер» (В. Бычков, «Русская теургическая эстетика», М., 2007, с. 278).
В старину говаривали: колорист раскрывает себя на полотне, стараясь через линию, свет, краски полностью обнаружить то, что у него внутри — благоговение, благочестие, жажду возвышенного и прекрасного. Он проникает в сердцевину вещей посредством формы и образа как символами, дабы родить нечто настоящее, поднимающееся над обыденностью.
Что незаметно формировало духовную атмосферу очередного биеннале в крымской столице? Несколько эскизов мелких зданий церквей или триптих Марьяхина А.П., заслуженного художника республики Крым, попросту: прихожанина общины свв. Сорока мучеников севастийских в Феодосии?
Из обожженных солнцем крымских степей Марьяхина идет в храм, где в серебристом облачении служит обедню архиерей с сонмом раздетых солдат, загнанных в ледяное озеро.
— А почему они в кальсонах? — искренне возмущен посетитель экспозиции, ни разу не видевший икону этих мужественных часовых Христа.
Другой созерцатель вытаскивает претензию, мол, отчего архиепископ запечатлен ниже ростом стоящего рядом с ним в притворе мирянина, эдак не гоже по меркам Православия!
Истина же посредине.
В центре триптиха голова, пронзительная лазурь в усталых глазах пожилого человека, вопрошающего устами автора акварели: «Что есть истина?».
На сей вопрос живописца (точнее, евангельского Пилата) — единственный достойный вопрос в Новом Завете, считал Ницше — можно ответить по-всякому или вообще из соображений метафизической скромности промолчать. Для иерарха в произведении Марьяхина истина — религия Имени. Какого Имени? Сквозь внешнюю оболочку которого ощутима действующая сила Бога, Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, Чьей энергией одарены также чудотворные иконы и мощи святых.
Имя Божие – «сообщение Духа Истины, вне его нельзя познать Истину… в присущем ей сиянии, а не в естественном свете человеческого разума» (В. Лосский, «Богословие и боговидение», М., 2000, с.525). Полноту Имени, живущего в Священном писании, богослужебных текстах, иконописи, в биении пульса каждого незамутненно верующего, никогда невозможно постичь до конца, как и воплощенную Ипостась Сына Божия.
Тут праздничная глубина триптиха, творческая радость, начало чему еще в годы учения ремеслу живописца положила лучезарная «Троица» Рублева, а позднее — муза выразителя русской религиозности в классической литературе Ивана Шмелева, в честь кого Александр Петрович изваял не один барельеф.
Открывая для себя и других в христианстве чрез Имяславие — главнейший догмат Истины — новый духовный горизонт и творческие перспективы, Марьяхин воцерковляет акварель, ее духовно-художественный потенциал.
Его поиск ведет к Богу через образ Владыки-имяславца ( в очах премудрых обывателей: раскольника, расстриги, ересеолога, «лыцаря», по Гоголю. Это не портрет «пожилого римлянина из Фаюма», а типично славянского, русского человека.

Л.Михайлюк