Он воплощал в себе лучшие черты русской интеллигенции. Был тончайшим знатоком литературы, искусства. Воспитанник художественной студии, при галерее Айвазовского, продолжил уникальные художественные традиции Феодосии. О силе и мощи этих традиций и говорит его творческое наследие. Предлагаем вам воспоминания о первых занятиях в студии Барсамова. И статью из самой большой русскоязычной газеты «Вести Иерусалима» (2006г.), о выставке Бориса Погребецкого в Иерусалиме, где художник жил последние десять лет своей жизни.

БОРИС ПОГРЕБЕЦКИЙ. Дом на Бульварной горке
Это было более шестидесяти лет назад, и вспоминается все небольшими отрывками, отдельными эпизодами. Во-первых, когда мама мне сообщила о том, что я буду ходить в студию, я тут же стал фантазировать и представлять себе, как это все будет: дадут холст, покажут, как выдавливать краски и т.д. Но все оказалось совсем не так. Самое главное впечатление — все совершенно новое, все по-другому.
Во-первых, дом. Мы вошли в прихожую, которая показалась высокой, так как там была деревянная лестница, ведущая наверх, в мастерскую Н. С. Барсамова, куда нас и повели.
В таких домах мне до тех пор бывать не приходилось. К тому же был совсем незнакомый запах, пахло деревом и красками, очень сильно. Дело в том, что дом Барсамовых был построен года полтора-два назад, построен в значительной степени из дерева, был нагрет летним солнцем — все это создавало впечатление новизны ощущений. Я попал в новый, незримый до сих пор, мир.
Мастерская была довольно просторная, с большим окном на север, в сторону Лысой горы и «Белого бассейна». Слева от входа стоял столик с букетом цветов. Какими были букет и ваза, я не помню, наверное, это были сухие цветы или ветки, так как на столике под вазой лежало несколько сухих листиков и маленьких сморщенных красных ягод / скорей всего, боярышника. Нам тут же было сказано, что это натюрморт и трогать его нив коем случае нельзя.
Рисовать мы начали сразу же, с натуры: был поставлен металлический кувшинчик и нам роздали листы бумаги. В мастерской лежала довольно толстая стопка рисовальной бумаги, и каждый лист ее складывали несколько раз, пока не получалась восьмушка большого листа. Занималась с нами Софья Александровна Барсамова, организовавшая группу детей младшего школьного возраста. Со старшими занимался Николай Степанович. Старшая
группа уже писала маслом. Это были юноши старших классов разного возраста, в этой группе были и взрослые люди. Работали на воздухе. Слева перед входом во дворе дома был устроен навес, под которым сидели ученики, а натюрморт обычно ставился прямо на земле — перед нами. Помню натюрморт с дыней. Вообще, все обучение в студии было построено на работе с натурой. Не могло быть и речи о какой-то программе, методике преподавания / я имею в виду официально утвержденных /. Николай Степанович, конечно/ представлял себе весь ход обучения, но все, как я понимаю, сводилось к развитию способности учеников воспринимать натуру, творчески осмысливая свое отношение к ней. Давались ли старшим ученикам задания по композиции, я не знаю.
У нас же, в младшей группе, Софья Александровна каждому разносила работы с натуры, говорила нам какой-нибудь коротенький стишок или басню, и мы должны были дома сделать рисунок по содержанию прочитанного. Помню, «Горные вершины....», «Ночевала тучка золотая...» Композицию «Горные вершины» Софья Александровна нашла удачной и показывала ее Богаевскому.
Занятия проводили не только в мастерской. В летнее время мы рисовали во дворе дома Айвазовского на террасе или в застекленной веранде. Зимние занятия я не посещал.
Как было сказано, нам давали задания по рисованию с натуры. Сперва простым карандашом, только контуры предмета, без тона. Затем мы стали рисовать натюрморты из нескольких предметов цветными карандашами. Софья Александровна обращала наше внимание на решение цветовых отношений. Для этого часто в постановках бывали предметы или драпировки серого и белого цветов. Нам предлагалось находить цвета, составляющие серое или белое. Задача трудная не только для детей. Софья Александровна старалась дать нам понятие о красоте самых простых предметов. Говорила: «Как красиво это серенькое!» И вообще, в ходе занятий, она все время вела с нами разговор о многом. Чаще всего о разных художниках, читала стихи. Среди стихов, как я потом понял, были и ее собственные.
Такие беседы были не менее важны, чем занятия рисунком. Они формировали наши души, воспитывали. Тем более, что все происходило на фоне того, что мы слышали дома или в школе. Нас вводили в новый, незнакомый и прекрасный мир.
То, о чем вспомнил, происходило в летние месяцы 1939-40 года. В июне 1941 года мне дома сказали, что я не пойду в студию, так как началась война…