СЕРГЕЙ МОГИЛЕВЦЕВ

СОКРОВИЩА АЮ-ДАГА

крымская легенда

Давным-давно, когда греки отплывали на завоевание Трои, предводитель ахейского войска, грозный царь Агамемнон, в надежде на счастливый поход принес в жертву богам свою дочь Ифигению. Но Артемида, сжалившись над царской дочерью, в самый последний момент заменила ее на алтаре лесной ланью, а саму Ифигению перенесла в Тавриду. Здесь, на берегу моря, стоял сложенный из белого крымского камня храм Артемиды, и Ифигения стала теперь его главной жрицей, принося ежедневно кровавые жертвы во имя богини.
Сурова и неприступна была в те времена земля тавров. Высились со всех сторон над морем, Понтом Эвксинским, высокие скалы, сбегали с гор бурные реки, а в чащобе заповедного леса водились дикие кабаны и медведи, которые разрывали на куски всякого, кто осмелится ступить под сень заповедных деревьев. Тавры были гордым и суровым народом, таким же, как эта неприветливая земля, как синие крымские горы, поросшие сосной, буком и гибким кизилом, покрытые до мая белыми снежными шапками, а летом зеленевшие высокой, в рост человека, травой. Предводитель тавров, жестокий и неразговорчивый царь Зарнак, отдал приказ захватывать силой все корабли, которые во время зимних и осенних штормов прибивало к скалистым берегу, и приносить в жертву Артемиде тех чужеземцев, которых пощадило суровое море. Каменное сердце было у одноглазого, мрачного, похожего на неприступную береговую скалу царя Зарнака! Одетая в белый хитон Ифигения была вынуждена каждое утро вонзать острый нож а сердце очередного несчастного пленника, захваченного воинами Зарнака, и распятого на жертвенном алтаре Артемиды. Радовалось сердце богини, во имя которой приносились обильные жертвы, радовалось сердце жестокого правителя тавров, ибо все имущество потерпевших крушение моряков отныне становилось его собственностью, и только сердце самой Ифигении было печально, ибо не по душе была ей такая жестокая служба.
Шло время, все больше и больше чужеземцев захватывали воины Зарнака, все больше и больше богател жестокий царь тавров, сокровищница которого, расположенная в храме Артемиды, переполнилась от бесчисленных слитков золота и серебра, целых сундуков золотых монет и каменьев, нитей бесценного жемчуга, драгоценной посуды, огромных заздравных кубков с вставленными в них алмазами и рубинами, наполненных перстнями, серьгами, золотыми цепями, бесценными геммами, вырезанными из редких пород камня, дорогим оружием, связками редких кораллов и множеством иных сокровищ, которым уже не было счета. Кичливым и заносчивым стал царь Зарнак, ни с кем не делился он своей кровавой добычей, и только требовал от воинов все новых и новых жертв, которые Ифигения, повинуясь воле богини, вынуждена была приносить в белом храме на берегу Понта Эвксинского.
Тягостно юной жрице было жить среди тавров, людей грубых и необузданных, совсем не похожих на просвещенных и мягких эллинов, среди которых провела она свое детство и юность. Часто уходила Ифигения в лес, общаясь с его обитателями на языке зверей, которому во сне обучила ее Артемида, видя, как страдает от одиночества юная жрица. Звери Тавриды не трогали Ифигению, волки терлись о ее ноги своими серыми шубами и лизали ей руки, огромные дикие кабаны приносили в подарок желуди, а медведи показывали дупла деревьев, доверху полные меда. Но особенно привязалась Ифигения к хозяину леса — бурому, косматому, похожему на гору медведю, которого вылечила, избавив от стрелы, вонзившейся ему в бок, и который теперь ходил за ней следом, словно собака, исполняя любые прихоти. Часто на зеленой поляне посреди дремучего леса сидела она, обняв за шею своего нового друга, говоря ему ласковые слова, а медведь в ответ тихо урчал, всем видом показывая, что понимает девушку. Тонкая, прекрасная, с воткнутыми в распущенные волосы белыми подснежниками, ступала она босыми ногами по мягкому зеленому мху, а рядом, возвышаясь чуть ли не до верхушек высоких крымских сосен, сидел огромный медведь, на морде которого было написано, что зверь искренне сострадает Ифигении. Так продолжалось долгие годы, и порой юной жрице казалось, что она никогда уже не увидит родную Элладу.
Но ничего на земле не длится вечно! Когда не было уже у Ифигении сил жить среди тавров и по приказу одноглазого Зарнака убивать захваченных в плен иностранцев, приплыл из-за моря ее брат Орест, который по повелению Аполлона должен был привезти в Грецию священное изображение Артемиды, похитив его у тавров. Орест приплыл в Тавриду вместе со своим другом Пиладом, и, скрыв свой корабль среди мокрых седых утесов, стал подниматься вверх, к храму. Он и не подозревал, что жрицей в нем была его родная сестра Ифигения! Однако ни одному чужеземцу не удавалось еще незамеченным высадиться на скалистый берег Тавриды! Не удалось это и Оресту с Пиладом. Выследили их пастухи, пасшие свои стада в небольших рощах среди прибрежных утесов, донесли об этом воинам Зарнака, и те схватили греческих юношей. Доставили их связанными в храм Артемиды, и оставили там до утра, чтобы с первыми лучами солнца принести в жертву великой богине.
С грустью смотрела Ифигения на двух молодых греков, дерзнувших высадиться на неприветливый берег, которых ожидала жестокая смерть. Разговорилась она с ними в надежде узнать что-то о любимой Элладе — и, к неописуемому ужасу своему, узнала в Оресте родного брата. Всколыхнулась душа Ифигении, поняла она, что подошла к той незримой грани, когда ее служба жрицы может закончиться братоубийством. Упала она на колени и вознесла мольбы Артемиде, умоляя ее не дать совершиться столь чудовищному преступлению. Сжалилась Артемида над Ифигенией и Орестом, и надоумила их, что надо делать.
Рано утром, еще до зари, пришла Ифигения к пировавшему всю ночь Зарнаку и сказала ему, что статуя Артемиды и оба чужеземца осквернены, и их надо обмыть в водах Понта Эвксинского. Согласился с этим Зарнак, и отдал приказ своим воинам отвести чужеземцев на берег моря. Вместе с ними отнесли туда и статую Артемиды. Заявила Ифигения воинам, что должна сама исполнить священный обряд, и когда те удалились, освободила обоих греческих юношей. Обнялись горячо брат с сестрой, и, захватив с собой священную статую, погрузили ее на корабль, который был спрятан здесь же, за прибрежной скалой. Заподозрили воины Зарнака неладное, бросились обратно на берег, но куда там, — увидели они лишь корабль, поспешно удаляющийся в сторону моря. Пустились тавры в погоню, но разве могли они, жители прибрежных долин и утесов, на своих утлых суденышках состязаться в скорости с хозяевами морей греками? Ничего не получилось у тавров, лишились они священного изображения Артемиды, лишились Ифигении и двух греческих пленников. Долго бесновались они на берегу моря, долго бросали проклятия в сторону исчезающего на горизонте паруса, но на этом дело и кончилось.
Только лишь огромный медвежий вожак, искренне полюбивший Ифигению за ее доброту и ласковые слова, которые она говорила ему на поляне, не смог, как собака, вынести разлуки с хозяином. Вышел он из леса, косматый и страшный, подошел, переваливаясь с боку на бок, к небольшому белому храму, в котором долгие годы служила Ифигения, и лег на него, совсем скрыв под своим исполинским телом. С тоской глядел он в сторону исчезающего на горизонте паруса, опустив морду в море, оглашая окрестные долины и скалы страшным жалобным воем. Столько тоски, столько преданности было в этом прощальном вое медвежьего вожака, что не в силах были переносить его ни люди, ни боги. В ужасе бежали прочь тавры, одновременно напуганные и пораженные невиданной любовью животного к человеку. Пожалела медвежьего вожака Артемида, и превратила его в красивую гору, похожую на большого медведя, опустившего в море морду и передние лапы. Вечно теперь тоскует медвежий вожак, вечно вглядывается за горизонт в надежде увидеть там белый парус, а за ним и быстрый корабль, который вернет ему его Ифигению. Десятки веков лежит на берегу окаменевший медведь и непрерывно ждет, поражая всех своей преданностью и любовью. А глубоко в его толще скрыт прекрасный белый храм, полный бесценных сокровищ, которые открываются лишь тому, кто умеет любить и ждать. Потайные ступени ведут от самой вершины горы, которая теперь называется Аю-Дагом, или Медведь-Горою, глубоко вниз, к храму, и, говорят, уже не один избранный спускался туда, поднимаясь затем наверх с большими дарами.
Впрочем, так это, или не так, знают лишь Артемида да старый медведь, который вечно ждет, что быстроходный корабль под белым парусом вернет, наконец, в Тавриду уплывшую Ифигению.

2003