ЧЁРНАЯ ЖЕМЧУЖИНА – СРОДНИ БЕЛОЙ, ТОЛЬКО БОЛЕЕ РЕДКАЯ, А ЗНАЧИТ ЦЕННАЯ

Помню её морщинистое лицо, на котором светились молодостью го-лубые ясные глаза. Вышивая без очков наволочку на подушку, она рассказывала мне: «Была я кормилицей у барина, трёх деток его вы-кормила и Вальку – мамку твою, а барин знаешь какой знатный был, лапсердак шитый носил, торф (торт) каждый вечер ему к кофею пода-вали».



( Читать дальше )

КОШАЧИЙ ГЛАЗ – НЕЖНЫЙ, УТОНЧЁННЫЙ, ВСЕМИ ЛЮБИМЫЙ, НО НЕ СТОЛЬ ЦЕНИМЫЙ, ЧЕМ ЕГО СОБРАТЬЯ-КАМНИ, ПОСТОЯННО ПЛАЧУЩИЙ ПО СВОЕЙ ХОЗЯЙКЕ МЛЕЧНОЙ ЛУНЕ, СНОВА ПРИВОДИТ МЕНЯ В ДЕТСТВО, ГДЕ ВСЕ МОИ РОДИТЕЛИ И РОДНЫЕ ЖИВЫ И Я ВОЗВРАЩАЮСЬ К НИМ В СВОИХ ВОСПОМИНАНИЯХ

Метель голубоглазая в бок улицы смела,
Из дому мне не вылезти, мерцает свет реклам.
Под ночником, калачиком – смотрю фотоальбом:
Тут бабушка «под мальчика» подстрижена тайком,
Тут папа в мягких тапочках играет на трубе,
А дед набросил китель. Я вспоминаю «Бег».

Утёсов на афише, кривит бумажный рот:
«Всё хорошо, маркиза, проверьте огород?!»
В просторном платье мама с огромным животом,
На даче я зачата и значит, мне знаком
Вот этот стол под вишней, и пирожки Эдит,
«Весёлые ребята» и серый кот Бандит.

Догадку подтверждает Валера Гендельштейн,
Внебрачный внук Утёсова – усатенький шатен.
Он, друг моих родителей: хохмач, пижон и франт:
Блестят его ботиночки, хоть отвалился рант.
Слетелись жизнелюбы украдкой на постель,
И заиграли трубы оркестра под метель.
До утренних трамваев я ворошу альбом,
И маму вспоминаю, и кто был с ней знаком.
И жалуюсь по-волчьи, что мир жестокосерд,
И дьявольские очи: в окно ступай, там свет!
Но вдруг, пахнуло свежестью от нежности зори:
Я тужусь в утро, деточка. Рождайся и ори!

В доме на Соколе ни одна вечеринка не обходилась без Генделя.


( Читать дальше )